Сайт "Род Марковых"

Про Альшуллера

10.02.2018  10:20

Natali пишет:

цитата:

В Пермских Губернских Ведомостях за 1903 г. увидела:

№ 88, 23 апреля, с. 3. Хроника. Концерт.

В воскресенье, 27 апреля, в зале Благородного собрания состоится концерт И.Я. Альтшуллера при участии... М.П. Маркова... (???)

Про Альшуллера:http://7iskusstv.com/2012/Nomer7/IKushner1.php

В нашей семье его редко называли Иван Семёнович. Чаще звучало ласковое и нежное имя – Ванечка. А рядом с этим распространённым русским именем почти всегда неотступно следовало другое – тоже ласковое и нежное – Исачок.

Дядюшка Исачок был старейшиной нашей большой семьи, раскиданной в послевоенное время по всем городам и весям необъятного Советского Союза и, так сказать, «последним из могикан», рождённым в конце 19-го столетия, и дожившим до середины двадцатого…

Вне семьи его имя звучало: Александр (Исаак) Яковлевич Альтшуллер (иногда пишут Альтшулер с одним «л», что, в общем, неверно) – заслуженный артист РСФСР и УССР, певец, педагог, режиссёр, а в самом конце своей жизни – суфлёр Большого театра.

Но прежде, чем поведать удивительную историю дружбы этих двух замечательных людей – певца, имя которого было известно далеко за пределами бывшего Советского Союза, и малоизвестного широкой публике оперного певца, режиссёра и педагога, я должна объяснить, кем я прихожусь Александру Яковлевичу Альтшуллеру, и рассказать всё, что я знаю о его творческом и жизненном пути.

Итак, мой папа, Яков Иосифович Рабинович, приходился Александру Яковлевичу племянником, то есть сыном его родной сестры Веры (Двойры) Яковлевны Альтшуллер, в замужестве Рабинович.

Кроме папы у моей бабушки Веры было ещё двое старших детей – сын Рафаил (Рафа) и дочь Эсфирь (Фира). Всего у Александра Яковлевича было 8 племянников и племянниц от четырех его сестёр и брата, а так как это был добрейший и мудрейший человек, к которому всегда можно было прийти за помощью и советом, то, очевидно, отсюда возникло это внутрисемейное трогательное обращение – «дядюшка Исачок».

По рассказам моих близких, а особенно дяди Рафы, у Александра Яковлевича в молодости был великолепный бас-баритон, и он много пел в опере на провинциальных сценах России и Украины. Его неординарные музыкальные способности проявились ещё в юношеском возрасте. В Перми, где он родился в 1870 году, молодой Исаак Альтшуллер часто выступал на ученических концертах. И вот что сенсационно: на этих концертах ему нередко аккомпанировал гимназист Сергей Дягилев. Тот самый Сергей Павлович Дягилев – один из основоположников группы «Мир искусства», организатор «Русских сезонов» в Париже и труппы «Русский балет Дягилева» в Париже и Лондоне!

При поддержке семьи Дягилевых и при содействии пермской театральной общественности юного Исаака Альтшуллера направили в музыкально-драматическое училище Московского филармонического общества, куда, сдав успешно вступительные экзамены, он и был принят.

Мне думается, что именно после окончания музыкального училища и перед началом своей артистической карьеры, Исаак Альтшуллер взял себе русское сценическое имя Александр. Так делали многие евреи в России и до революции и после, когда перебирались из провинции в столицу.

Однако, наградив Александра Яковлевича талантом, умом, добротой, Всевышний сыграл с ним злую шутку – при таком мощном и сочном голосе, одухотворенном лице – он наделил его очень невысоким ростом и худощавой фигурой.

Поэтому репертуар Альтшуллера на сцене был в достаточной степени ограничен. И тогда, в начале прошлого столетия, Александр Яковлевич начинает заниматься педагогической и режиссёрской деятельностью.

Среди огромного количества его учеников мне бы хотелось отметить три наиболее знаменитых имени на оперной сцене.

Первым в этом списке стоит имя известного уральского баритона Александра Никитича Ульянова, который впоследствии стал петь в Мариинском театре в Ленинграде и был профессором Ленинградской консерватории.

У моего дяди Рафы (старшего брата отца), популярного в Свердловске краеведа и журналиста, хранилась до последних его дней часть архива дядюшки Исачка. К сожалению, после кончины дяди Рафы в 1999 году всё это бесценное достояние было передано его детьми в Свердловский краеведческий музей, а также в музей Свердловского театра оперы и балета имени А.В.Луначарского, и дальнейшая судьба архива неизвестна.

Среди множества писем и фотографий с автографами от таких певцов, как Нежданова, Собинов, Держинская, Лосский, Катульская, хранившихся в архиве, была одна групповая фотография Харьковской оперной труппы сезона 1907 года, где А.Я.Альтшуллер и А.Н.Ульянов стоят рядом. На ней рукой Ульянова написано: «Благодарю судьбу, что она дала возможность мне встретить тебя на моём пути. Помни своего первого (по счёту) ученика Ульяшу».

Однако с труппой Харьковской оперы Александра Яковлевича связывал не только сезон 1907 года. Так уж сложилась его судьба, что один из самых драматичных и в то же время плодотворных периодов его жизни пришёлся на город Харьков.

Было это в конце 1918 года…

А.Я. Альтшуллер, как член Совета Российского театрального общества (РТО), совместно с тенором Петром Ивановичем Певиным, также членом Совета РТО, был командирован в Крым и Украину для проведения «Дня русского актёра». Кстати, направлены туда они были по распоряжению Александры Александровны Яблочкиной – великой русской актрисы Малого театра, много лет возглавлявшей РТО, а впоследствии и ВТО (Всероссийское театральное общество). Альтшуллер и Яблочкина вместе принимали активное участие в создании РТО и состояли в тёплых дружеских отношениях.

Но, увы! Планам по проведению «Дня русского актёра» в Харькове свершиться было не так просто! Бушевавшая в стране Гражданская война докатилась в это время и до Украины. В Харьков вошли белые. Город стал переходить из рук в руки. Кровавая мясорубка Гражданской войны затягивала в свою воронку людей без разбора, и не каждый мог выстоять и выбраться из этого месива. Не выдержав ужасных лишений, скоропостижно скончался Пётр Иванович Певин, и вся тяжесть порученного РТО дела легла на плечи Александра Яковлевича. Непостижимо, как человек такой хрупкой и тонкой конституции не просто мужественно перенёс весь этот кошмар, но и, выполнив поставленную перед ним РТО задачу, остался в Харькове еще на целых 7 лет!

Многое он сделал за эти годы в тогдашней столице Украины для восстановления оперного дела. Стал главным режиссёром оперного театра, руководителем оперного класса в институте музыкальной культуры, организатором и первым председателем Харьковского профсоюза работников искусств.

Там же, в Харькове, в 1923 г. торжественно отметили 30-летие его театральной деятельности, и ему было присвоено звание заслуженного артиста УССР. Именно туда, в Харьков, из Москвы, ко дню празднования этой даты, пришла такая телеграмма: «Поздравляю старого друга, школьного товарища, шлю сердечный привет, лучшие пожелания. Обнимаю крепко, Леонид Собинов».

А однажды в класс института музыкальной культуры к Александру Яковлевичу пришёл высоченный, тощий, видимо, не каждый день евший досыта молодой человек и попросил прослушать его голос. Это был будущий народный артист СССР Марк Осипович Рейзен. Разглядев в новичке огромный голосовой потенциал и большие артистические способности, Александр Яковлевич согласился заниматься с ним, к тому же - безвозмездно.

Это был второй широко известный музыкальной публике Советского Союза ученик дядюшки Исачка, на которого мне хотелось бы обратить внимание.

И особняком в этом перечне известнейших оперных певцов стоит имя Ивана Семёновича Козловского. Александр Яковлевич познакомился с Козловским в 1923 году, когда тот уже сделал свои «первые шаги» на оперной сцене в городе Полтава, а, услышав пение начинающего тенора, сразу же был покорён красотой голоса этого самородка, его природной артистичностью и совершенной вокальной техникой.

Будучи сам певцом и оперным режиссёром, Александр Яковлевич прекрасно понимал, как важен для молодого вокалиста, вступившего на профессиональную стезю, опытный и грамотный наставник, который не дал бы артисту оступиться, уйти в сторону от намеченной цели, прельстившись фальшивыми ценностями дешёвой славы, и потерять тот необыкновенный дар, которым наградила его природа.

Он сразу же пригласил Козловского к себе в труппу Харьковского оперного театра. С этого момента и до последних своих дней Александр Яковлевич становится для Козловского преданнейшим другом, педагогом-наставником и даже в какой-то степени «духовником», которому Иван Семёнович доверял свои самые сокровенные мысли и тайны.

А в труппе Харьковской оперы в сезон 1923/1924 гг. поют уже два будущих солиста Большого театра, два будущих народных артиста СССР, которых именно он, Александр Яковлевич Альтшуллер, очень скоро выпустит на широкую дорогу оперного искусства, – Иван Семёнович Козловский и Марк Осипович Рейзен.

В 1924 году Альтшуллер получает приглашение быть главным режиссёром Свердловского оперного театра. Надо отметить, что Свердловский театр всегда считался лучшим периферийным оперным театром России. Кстати, ещё до революции, когда в бывшем тогда Екатеринбурге в 1912 году было построено новое здание оперы, и в нём открылся первый оперный сезон, Александр Яковлевич был первым главным режиссёром, приглашённым на эту должность.

Так что предложение, сделанное в 1924 году, было для него как бы возвращением в «родные Пенаты».

Дав согласие, Александр Яковлевич способствует переходу в Свердловскую оперу почти всей Харьковской труппы и, конечно же, Ивана Семёновича Козловского.

Годы 1924/1925 были для труппы под руководством Альтшуллера периодом необычайного творческого расцвета и огромного успеха.

С удивительной душевной теплотой и необыкновенным лиризмом вспоминает И.С.Козловский в своей книге об этом времени, как будто рассказывает о своей первой, незабываемой юношеской любви:

«Сезоны 1924 и 1925 годов. Их мне не забыть. Никак не забыть! Они были, можно сказать, отправными этапами в моей дальнейшей сценической биографии. Именно здесь я получил настоящую зарядку как артист и оперный певец. И я всегда говорю, что Свердловский оперный театр имени Луначарского помог мне определиться, найти своё настоящее место в искусстве. А это совсем не так просто. Это сложный, а иногда и мучительный, творческий процесс».

И ещё:

«Когда в 1924-1925 годах я впервые пел на сцене Свердловского оперного театра, там царила блистательная эпоха. Эпоха влюблённости в искусство, как актёров, так и зрителей, эпоха высокого мастерства артистов, дирижёров, режиссёров…».

Сотни, а, может быть, и тысячи сердец свердловчан и особенно свердловчанок завоевал тогда своим уникальным голосом на многие десятилетия И.С.Козловский. И как блестящий результат этого, поистине феноменального, успеха, – приглашение его в сезон 1925/26 гг. в Большой театр.

В этот же сезон в Большой театр был приглашён и Александр. Яковлевич.

В 1928-1930 гг. его назначают заведовать оперным отделом «Центропосредрабиса» (Центральное посредническое бюро по найму работников искусств), и это был значительный этап в его общественной деятельности. В этот же период он преподаёт в Московском музыкальном училище, поёт в Большом театре и ставит там оперы.

А в 1937 году Александр Яковлевич награждён орденом «Знак почёта». Не могу с уверенностью назвать дату, но в этом же году, как мне кажется, ему было присвоено звание «Заслуженный артист РСФСР».

Но наступило 22 июня 1941 года… Кипучий ритм творческой жизни прерван и нарушен войной. Большой театр эвакуируют в г. Куйбышев. Там все долгие вечера, свободные от работы в театре, Козловский и Альтшуллер проводили вместе или на квартире Ивана Семёновича или у Соломона Михоэлса. Иван Семёнович в своей книге, в главе, посвящённой Соломону Михоэлсу, вспоминает об этом с таким редкостным дружелюбием, что я опять не могу удержаться, чтобы не привести цитату:

«В войну, в Куйбышеве, у меня на квартире, в обществе А.Толстого, Д.Шостаковича, А. Альтшуллера, он (С.Михоэлс) был грустен, трагичен – и это всё звучало в его песнях. Но тут же он блистательно изображал с Толстым мимическую сцену двух плотников, конечно, под соответствующую музыку и при нашем старательном участии».

Иван Семёнович выступал не только на оперных сценах, но и на различных фронтах Великой Отечественной войны, завоевав сердца уже миллионов слушателей. Получил он и официальное признание: звание Народного артиста СССР ему присвоили ещё до войны в 1940 г., а в 1941 г. он стал лауреатом Сталинской премии.

Жестокость военного времени и тяготы эвакуационной жизни ещё сильнее сплотили этих двух близких по духовному настрою людей.

Но какие бы высокие звания и премии ни присуждались И.С. Козловскому, в его отношении к Александру Яковлевичу никогда не было ни тени высокомерия, пренебрежительности и снобизма народного артиста к «вечно заслуженному» артисту РСФСР, а, наоборот, огромное уважение и даже подчёркнутое возвышение его над собой.

Особенно ярко выражалось это в форме обращения Ивана Семёновича к Александру Яковлевичу. Он называл его как-то не по-советски почтительно: «барин»! И звучало это в его устах не только шутливо, но и вполне сердечно, включая целую гамму чувств. Чтобы не быть голословной, ссылаясь опять на рассказы родных, позволю себе привести в доказательство теплоты их взаимоотношений ещё один отрывок из книги Козловского:

«Александр Яковлевич Альтшуллер, уралец по рождению… Он прошёл большой жизненный путь. Учился вместе с Леонидом Витальевичем Собиновым в музыкально-драматическом училище Московского филармонического общества, пел вместе с ним в итальянской опере в Москве, затем побывал во многих оперных театрах России, но основную свою творческую жизнь посвятил двум городам – Перми и Свердловску. Александр Яковлевич много сделал для становления оперы на Урале, был здесь и певцом, и режиссёром, и художественным руководителем театральных сезонов. Последние годы жизни он служил в Большом театре, особенно блистательно пел он партию Бартоло в «Севильском цирюльнике». Уже глубоким стариком стал суфлёром, и тут с его стороны не было никакой жертвенности, а тем паче обиды.

Помню мою добродушную реплику в его сторону: «Как же вы, дорогой барин (так в шутку звали Александра Яковлевича в театре), со своей возвышенной душой, в суфлёрскую будку сели?».

«Да, брат, всякое бывает», – отшутился он…

Александр Яковлевич не сказал мне тогда, что любит искусство больше, чем самого себя в искусстве. Да и не надо было этого говорить. Он это доказал всей своей жизнью, до самых последних дней стремясь к прекрасному, возвышенному.

Сидя в суфлёрской будке, Александр Яковлевич мог заслушаться и всё позабыть, но мог и пожурить. Вдруг на музыкальной паузе укоризненно тихо раздаётся: «ай-ай-ай!».

Кто из театралов, свердловчан и пермяков, не помнит замечательного Ария Моисеевича Пазовского, выдающегося музыканта, народного артиста СССР, одного из самых известных советских дирижёров? А кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы не дружеская поддержка Александра Яковлевича Альтшуллера? Именно он оказал Пазовскому помощь, организовал в Перми концерт, чтобы достать ему средства для поступления в консерваторию, ездил с подписным листом, а впоследствии помог молодому дирижёру устроиться в Екатеринбургский оперный театр. Да, Александр Яковлевич был редкой души и сердечности человек!».

Удивительно по-доброму написанные воспоминания! Сколько раз я ни читала их раньше и перечитала сейчас перед тем, как написать всё, что знаю и помню об Александре Яковлевиче Альтшуллере, столько раз я поражалась простоте и точности описания Козловским граней личности Александра Яковлевича: профессиональной, творческой, духовной…

И лишь первая фраза этого отрывка каждый раз вызывала у меня недоумение своей неопределённостью, и я бы сказала, какой-то странной размытостью. Что это означает: «по рождению уралец»? Что-то среднее между местом, где человек родился, и его происхождением? Такое ощущение, что Иван Семёнович что-то не договаривал… Но для меня в этом вопросе нет недомолвок и белых пятен. О месте рождения Александра Яковлевича я уже писала – это город Пермь, на Урале. А вот о социальном статусе семьи Альтшуллера я узнала сравнительно недавно и могу написать об этом уже не с чьих-то слов, а опираясь на объективные данные.

В 2001 году, после кончины моего папы, перебирая его небольшой архив, я среди стандартных документов (свидетельство о рождении, аттестат зрелости и т.п.) неожиданно для себя обнаружила пакет с документами и письмами, относящимися к моим бабушке и дедушке!

Трудно себе представить, но все они были датированы в промежутке от середины XIX века до начала XX, а точнее, от 1866 до 1904 гг. Ветхие, почти истлевшие на сгибах, но легко читаемые свидетельства жизни моих предков! Среди них есть письмо-прошение, написанное в июле 1886 года, в Пермское городское полицейское управление от полоцкого мещанина Якова Ш. (Шаевича) Альтшуллера. В письме мой прадед, отец Александра Яковлевича, просит подтвердить даты рождения его дочерей – Веры (моей бабушки) и Маши, потому что он хочет отправить их учиться в Пермскую прогимназию, а метрических свидетельств у него нет, так как «раввин умер, и книги запечатаны». Обращает на себя внимание то, что все имена в прошении написаны уже в русифицированном варианте.

Итак, Александр Яковлевич Альтшуллер – уроженец города Пермь, по происхождению – мещанин. Отец его – Яков Альтшуллер был в Перми известным ювелиром, и хотя в семье его было шестеро детей (два сына и четыре дочери), она явно не бедствовала.

У меня есть очень интересная фотография всего семейства Альтшуллеров, сделанная в 1902 году. Собственно говоря, фотография интересна не только сама по себе, как иллюстрация быта, а точнее, внешнего вида членов еврейской семьи, переселившейся из Белоруссии, обосновавшейся на Урале и явно стремящейся к светскому образу жизни, но и историей своего появления. На первый взгляд, рассказ об этом не имеет прямого отношения к моему предыдущему повествованию, но мне кажется, прочтя его, можно лучше прочувствовать ту атмосферу тепла, любви и взаимопомощи, в которой вырос Александр Яковлевич Альтшуллер, и понять, что именно оттуда, из семейного уклада, растут корни той «редкой души и сердечности», о которых так искренне писал Иван Семёнович.

Итак, фотография была сделана после семейного совета, собранного отцом Александра Яковлевича – Яковом Шаевичем Альтшуллером. На него были приглашены все его дети с супругами, если кто-то из них был женат или замужем, несколько ближайших родственников и даже малолетние внуки. Поводом для такого большого сбора всей семьи послужила личная драма моей бабушки Веры – расстроилась её свадьба с сыном известного пермского богача. Эту беду можно было бы так или иначе пережить, если бы бабушка не ждала от него ребёнка…

На семейном совете было принято решение: ни в коем случае не дать Вере почувствовать себя одинокой и выброшенной за борт родной семьи, всеми силами помочь ей вырастить будущего ребёнка, дать ему образование, а главное – окружить их обоих заботой и любовью. Было решено также, что его фамилия будет Альтшуллер.

Момент окончания этой встречи и запечатлел фотограф. И хотя судьба будущего первенца (а это был не кто иной, как мой дядя Рафа – старший брат отца) и самой Веры единодушно была решена положительно, всё-таки на лицах присутствующих сохранилось напряжённо-тревожное выражение. Особенно грустными выглядят родители – Яков Шаевич и Анна Моисеевна, сидящие в центре композиции. Печально строгие лица как у женщин, так и у мужчин.

Моей бабушки Веры на этом фото нет. Однако справа в углу на маленьком столике можно увидеть три фотографии – это те, кто не смог присутствовать на семейной встрече. На переднем плане стоит портрет моей бабушки, а сзади – портреты мужа и годовалой дочери одной из её сестёр. Девочка была ещё очень мала для таких собраний, а её отец находился в отъезде...

И все-таки один человек резко выделяется из этой грустной группы родственников. Это – дядюшка Исачок, стоящий в верхнем ряду, крайний слева. Он отличается всем – и внешним видом (свободный ворот рубашки, галстук-бант со щегольской булавкой, светлые брюки), и вальяжной позой (правая нога опирается о кресло, а рука свободно лежит на его спинке), а главное, блеском глаз на слегка улыбающемся лице. От всей его фигуры веет уверенностью и удовлетворённостью жизнью. Ему здесь 32 года. Он явно успешен – уже сам ставит антрепризы в родной Перми – и всем своим обликом как бы хочет сказать: «Я уверен! Всё у Верочки будет хорошо!»

Так оно и случилось. Вскоре бабушка знакомится с необыкновенным, удивительно добрым человеком – Иосифом Хаимовичем Рабиновичем, сыном известного в религиозных кругах шавельского (шяуляйского) раввина Хаима Рабиновича. Так же, как Яков Альтшуллер, Иосиф Рабинович (это был мой дедушка) перебрался жить в Сибирь, в город Томск из расположенной рядом с Белоруссией Литвы (город Шяуляй). Он окончил медицинский факультет Томского университета и получил диплом провизора.

В Томске у дедушки была своя аптека, а его диплом об окончании Томского университета также сохранился в архиве моего папы. Он датирован 1896 годом. Дедушка не только усыновил Рафу, дав ему свою фамилию и имя, но никогда не позволял себе отделять его от своих родных детей Фиры и Яши – моего отца.

Эти три племянника были любимыми у дядюшки Исачка, особенно Фира, которая жила в Москве и очень часто навещала дядю. Все трое были хорошо знакомы с Иваном Семёновичем, а тот в свою очередь переносил всё тепло дружбы с Александром Яковлевичем на его племянников.

Совсем иные отношения сложились у Александра Яковлевича с другим его учеником – Марком Осиповичем Рейзеном. Не знаю, почему и что было тому причиной, но между ними не было ни душевной связи, ни сердечной теплоты. Хотя в воспоминаниях Ивана Семёновича с некоторой ноткой ревности написано:

«В юности Рейзен был окружён в театре (Харьковской опере – И.К.) требовательной любовью друзей – режиссёра Альтшуллера, дирижёров Пазовского, Палицына».

Может быть, именно потому, что любовь была «требовательной», Марк Осипович отдалился от своего учителя? Но это только мои домыслы и предположения. К величайшему сожалению, книги воспоминаний М.О. Рейзена, вышедшей в 1980 году в издательстве «Советский композитор», г. Москва, у меня нет, и я не могу сделать каких-то личных выводов. Помню только слова тёти Фиры, сказанные о М.О.Рейзене: «Он всегда был очень холодным и прагматичным человеком», а дядя Рафа в своей статье «Первый главный режиссёр», посвящённой А.Я. Альтшуллеру и помещённой в изданном в 1997 году в Свердловске маленьком сборнике статей под названием «Такое не забывается», приводит небольшую цитату из воспоминаний Марка Осиповича, которую я позволю себе позаимствовать:

«…Помню, я выступал на харьковской сцене в опере «Черевички» Чайковского вместе с Альтшуллером. Я пел Чуба, а Альтшуллер – Чёрта! Что это был за Чёрт! Когда он выходил на сцену, в зале стоял хохот. Однажды даже я не удержался. Взглянув на него, я от смеха так и не смог больше петь. Квартет (в сцене у Солохи) пропели без меня».

А в послевоенной Москве все трое – педагог и оба его воспитанника – служили в одном театре – Большом театре СССР, жили на одной улице, в Брюсовском переулке, в одном доме – «Доме артистов Большого театра» и даже в одном парадном. Иван Семёнович Козловский жил на 9 этаже, дядюшка – на 3, а Марк Осипович – где-то между ними.

Когда дядюшка Исачок стал уже настолько стар, что не мог находиться весь спектакль в суфлёрской будке (что переживал мучительно тяжело) и вынужден был навсегда отойти от театральных дел, проводя всё своё время в замкнутом пространстве двухкомнатной квартиры, сидя в своём любимом старинном кресле, то не было дня, как рассказывали мне мои родные, чтобы, возвращаясь вечером после спектакля домой, Иван Семёнович хоть на пять минут не заскочил бы к своему любимому «барину», дабы справиться о его здоровье, спросить, не нужно ли ему чем-нибудь помочь, просто поговорить.

Марк Осипович не заходил. Он был всегда занят.

Мой двоюродный брат (старший сын дяди Рафы), который живёт сейчас в Хайфе, Виталий Рафаилович Рабинович, рассказал мне интересный случай. Когда ему исполнилось 17 лет (это был 1949 год), родители на зимние студенческие каникулы отправили его в Москву. Остановился он, конечно же, у дядюшки Исачка. Спальное место отвели ему в кабинете дядюшки, на раскладушке. В тот вечер по радио шла трансляция из Большого театра. Что давали тогда в Большом, брат, к сожалению, не помнит, но говорит, что весь вечер дядюшка просидел в своём кресле, внимательно слушая оперу и лишь изредка, покачивая головой, говорил своё знаменитое печально-укоризненное: «Ай-ай-ай!». Затем встал и молча ушел спать.

Вдруг в двенадцатом часу вечера раздаётся звонок в дверь, и через некоторое время на пороге кабинета появляется И.С.Козловский. Он извиняется, мнёт в руках головной убор. Дядюшка проснулся, сел на своей постели и с какой-то тоской в голосе сказал: «Ваня! Ванечка! Как же ты сегодня пел?! Ты же не пел, ты просто спаса-а-а-лся! Ваня! Ты – народный артист! Негоже, негоже тебе так петь, родимый ты мой!»

Иван Семёнович стоял в дверях, как побитая собака: «Ну что же теперь сделаешь, барин! Случается… Виноват!» – отвечал он, опустив голову, перебирая в руках шапку из серого каракуля.

Виталий лежал на раскладушке ни жив ни мёртв, натянув на лицо одеяло и оставив незакрытыми только глаза.

«А это кто?» – спросил Иван Семёнович.

«Это – Виталий, Рафин сын», – ответил дядюшка.

«Ну, что ж, будем знакомы!» – и Иван Семёнович, приветливо улыбаясь, подошёл к раскладушке и протянул Виталию руку.

Так завязались дружеские отношения между Иваном Семёновичем Козловским и представителем третьего поколения родственников Александра Яковлевича.

Часто, будучи в Свердловске уже известным архитектором, Виталий, приезжая в Москву по делам службы, звонил Ивану Семёновичу, и тот каждый раз приглашал его к себе на завтрак. Время завтрака было для Козловского святая святых. Это было время его отдыха, время восстановления сил, время полной изоляции от внешнего мира. Тем ценнее становились для Виталия эти приглашения, сопровождавшиеся задушевными беседами, воспоминаниями и интересными рассказами.

Завтрак подавала сестра Ивана Семёновича, Анастасия Семёновна, удивительно приветливая женщина, до конца дней своих преданно ухаживавшая за своим братом. Нередко во время таких встреч Иван Семёнович просил Виталия выполнить ту или иную просьбу.

Например, отыскать в Свердловске какую-то старую его поклонницу, которая помнила Ивана Семёновича ещё с середины 20-х годов, когда он пел в Свердловской опере, и обращалась к нему с просьбой помочь в решении важного для неё вопроса. А однажды попросил даже передать письмо и деньги одинокой пожилой женщине, испытывавшей материальные затруднения и попросившей у него помощи.

Естественно, что в связи с тесными родственными контактами, всё своё сознательное детство и отрочество я «варилась в соку» восторгов, переживаний, радостей и неудач дядюшки Исачка, а, значит, и Ивана Семёновича Козловского. Выражаясь современными терминами, Иван Семёнович был виртуальным членом нашей семьи. Поэтому я априори должна была быть «козловичанка», и ни на йоту не могло быть сомнений, что можно восхищаться голосом какого-либо другого оперного певца.

Кто из моих современников может забыть бесконечный, доходивший иногда до абсурда, спор между «лемешистками» и «козловичанками», начинавшийся с темы превосходства вокальных данных каждого из своих кумиров и кончавшийся безрассудным хвастовством друг перед другом добытыми трофеями – это могла быть пуговица от пиджака, клапан кармана, автограф…

Как сейчас помню, мне было лет 12. По радио транслировали из Большого театра «Бориса Годунова». Папа сидит на диване, нога закинута на ногу, глаза закрыты, слушает. После окончания коронной арии Козловского (он пел Юродивого) восклицает: «Ты слышала, как он поёт? Это же потрясающе! Какой чистоты звук!»

Но для меня наступил уже возраст сомнений, и я позволила себе заметить: «Папа! Ну что ты, всё время: «Козловский, Козловский!» А вот Лемешев поёт нисколько не хуже!» Недоумение и жалость были написаны на лице моего отца: «Доченька! Но у него же тремоло!», – и папа во время этой фразы торцом ладони несколько раз дробно ударил себя по горлу. Признаться, тогда я в первый раз услышала это слово, но объяснение было таким выразительным, что все сомнения исчезли, и я больше подобных вопросов никогда не задавала.

Сейчас, когда я описываю эти свои эмоциональные детские воспоминания или пересказываю то, что было мне известно из уст моих родных, у меня всё время возникает желание «подкрепить» свои строки документальным материалом. Именно поэтому я обращаюсь к книге воспоминаний Ивана Семёновича, привожу цитату Марка Осиповича… Но у нас в семье есть, если можно так выразиться, и свой эксклюзивно-документальный материал.