Прапрадед мой, Марков Павел Маркович, родился в 1825-1826 году. Происходил он из евреев-мещан Минской губернии. Воспитывался в Пермском батальоне военных кантонистов. Первоначальные имя и фамилию узнать не удалось, так как крестившимся евреям давали другие имена, отчества и фамилии. Как правило, отчества и фамилии образовывались от имени крестного отца. Окрещен он был, скорее всего, во время воспитания в батальоне.

В январе 1793 года Минск, в составе центральной части Белой Руси, был присоединён к Российской империи в результате 2-го раздела Речи Посполитой, и 3 апреля того же года стал центром новой Минской губернии.

Мещане – низшее городское податное сословие России, упраздненное в 1917 году. 21 апреля 1785 года Екатериной II был издан законодательный акт «Грамота на права и выгоды городам Российской империи». Эта грамота завершила устройство городского общества, которое составлялось из обывателей податных сословий – купцов, мещан и ремесленников.

Сведения обо всех гражданах заносились в городскую обывательскую книгу, то есть каждый мещанин был приписан к определённому городу. Покинуть пункт своего проживания мещанин мог только по временному паспорту, а переехать в другой город – только с разрешения властей (которое, впрочем, обычно давалось).

Звание мещанина было наследственным. Записаться в мещане мог любой городской житель, который имел в городе недвижимую собственность, занимался торговлей или ремеслом, платил подати и исполнял общественные службы. Исключить мещанина из сословия мог только суд или мещанское общество. Мещанин платил подушную подать, внутренние городские сборы, отбывал рекрутскую повинность.

На начало XIX века, по данным окладных книг, в Минской губернии евреев–мещан, из которых происходит Павел Маркович, было в 1,5 раза больше, чем мещан – христиан (14 077 / 9 287).

До 1827 года евреев в армию солдатами не брали, заменяя для них воинскую повинность денежным налогом. Возраст для еврейских рекрутов был установлен с 12 до 25 лет, другие группы населения поставляли рекрутов в возрасте 20-35 лет. Для евреев квота призыва составляла 10 рекрутов с тысячи мужчин ежегодно. Совершеннолетних сразу же определяли на действительную службу, а малолетних, 12 – 18 лет, направляли в батальоны и школы "для приготовления к военной службе".

В городах и местечках, где проживали евреи, существовали Кагальные общества, от которых выбиралось по одному члену в качестве «сдатчика». Сдатчики должны были собирать требуемое количество рекрутов и сдавать их в солдаты. В случае негодности кого-либо из рекрутов, они должны были заменить их другими лицами, более здоровыми и способными к военной службе. В случае побегов призывников или за податные недоимки (неуплату налогов) от них требовалось выделять "штрафное" число рекрутов.

Все взрослые, подлежавшие отбыванию очередной воинской повинности, едва услышав распоряжение правительства о наборе рекрутов, убегали в другие города, местечки и деревни и скрывались там.

Детей прятали, еврейские семьи бежали в губернии Царства Польского или Бессарабии, на которые закон о кантонистах не распространялся. Нередко еврейские общественные управления (кагалы) сдавали сирот, детей вдов, мальчиков 7-8 лет, которых, по ложной присяге, 12 свидетелей записывали 12-летними, подменяли своих детей добровольцами или евреями из других общин. Часто детей бедняков забирали вместо детей богачей.

Чтобы собрать требуемое количество очередных рекрутов и выполнить распоряжение Правительства, общественные сдатчики вместо убегавших взрослых брали их братьев, зачастую малолетних, начиная с 10 лет. Нанимали ловильщиков - «хаперс», которым платили за каждого пойманного рекрута по высокой условленной цене. Хаперс были людьми безнравственными, безжалостными, с каменными сердцами. Их нанимали и богачи, у которых в очереди на призыв стояли сыновья, они ловили любых молодых людей, бывало, из других обществ и городов, разных возрастов, которых называли пойманниками. Схваченных оказывалось много, их отправляли в специальные помещения - сборни, заковывали в кандалы. Во время нахождения в сборне рекруты питались пищей, которую им приносили от Кагального общества. Будущих рекрутов тщательно охраняли.

В сборне рекруты могли находиться длительное время – месяц и более. Затем их перевозили в уездный город, где направляли в рекрутское присутствие, снимали кандалы, проводили освидетельствование докторов, затем отправляли к цирюльнику. Некоторые рекруты не знали русского языка и не понимали, что от них хотят.

Признанным годными к воинской службе кричали – «лоб», а негодным – «затылок». Цирюльник начинал стрижку волос со лба или с затылка. Родители, присутствующие при «забривании» в солдаты их маленьких сыновей падали в обморок, рыдали и кричали.

Всех годных в солдаты помещали в солдатские казармы, где они находились под строгим караулом. После распределения, взрослых, от 18 лет, отправляли прямо в войска, а малолетних, 10–18 лет – в кантонисты.

Их собирали в команды и гнали по этапу, пешком, зачастую в кандалах, чтобы не разбежались, совместно с бандитами и убийцами, через всю Россию (в моем случае из Минской губернии в Пермь, около 2000 км.). Еда и деньги скоро заканчивались, иногда жалостливые хозяева жилья, в котором они останавливались на ночлег, кормили мальчишек, иногда ничего не давали и приходилось довольствоваться хлебом и водой. Подстрекаемые арестантами мальчишки воровали вещи и продукты. В случае поимки бывали биты караульными и подвергались другим наказаниям.

Часто ночами, на привалах, всех вместе содержали в этапных острогах, чтобы на следующий день не было хлопот со сборами. Дети ночевали вместе с каторжанами в грязных и холодных конурах. Выбитые стекла, заткнутые тряпицами форточки. Вонь, звяканье цепей, обломанные, неудобные дощатые нары не давали спать. Мальчики бодрствовали целые ночи напролет, были напуганы. Каторжане обкрадывали их, отнимали у них продукты и деньги, которыми родные снабжали в дорогу. За отказ терроризировали и, тайком от конвоя, избивали.

Дети, вконец утомленные от многодневного пути, прибывали на место назначения. Сопровождавший унтер-офицер передавал партию детей школьному начальству:

«На последней станции унтер нашел нужным дать совет мальчикам, как вести себя пред будущим их начальством:

– Ежели начальство вас спросит – отвечать громко: "всем довольны", вразумлял он. – "Получали, мол, тоже сполна все". Слышите? Потому, Боже сохрани!

У заставы унтер припарадился, перекрестился и повел партию фронтом в острог. Сдав там арестантов, он переночевал с мальчиками в пересыльной казарме и рано утром привел их в казармы заведения кантонистов, сдал их благополучно по принадлежности и отправился восвояси».

Вновь прибывших мальчишек–евреев загоняли в холодные комнаты без кроватей, без «тюфяков», отбирали у них съестные припасы, держали их в этой комнате под замком. Сутки мальчишки мерзли, стуча зубами, валяясь на голом полу, мучаясь от голода. Угрозами, битьем, голодом их склоняли к крещению.

Пермские батальоны военных кантонистов 3-й учебной бригады Военного министерства /г. Пермь/ были сформированы в соответствии с указом от 3 декабря 1826 г. «Предположение о переименовании Отделений военных кантонистов в роты, полубатальоны и батальоны». Состояли они в ведении Военного министерства, подчинялись командиру 3-й учебной бригады Департамента военных поселений. Осуществляли подготовку кантонистов к военной службе и обучение грамоте, ремеслам. Упразднены на основании указа от 15 декабря 1858 г. «О порядке преобразования учебных заведений военных кантонистов и неранжированных батальонов бывших Учебных стрелковых полков в училища военного ведомства».

На службе в двух батальонах военных кантонистов состояло 3 штаб-офицера, 13 обер-офицеров, 2 медика, 21 учитель-чиновник, 50 учителей унтер-офицеров, 40 унтер-офицеров, «обучающих фронту», 2 фельдшера, 11 инвалидов, 148 нижних чинов и 11 казенных денщиков. Почти все они получали деньги на наем квартир в городе Перми от квартирной комиссии за счет земской повинности. 2 обер-офицера, 2 чиновника и 14 нижних чинов жили вне города, вместе с кантонистами, расквартированными в селе Верхнемуллинском и деревнях Савино, Тарасово и Большой Буртым.

В ведении батальона находились несколько зданий, обнесенных в 1847 г. общим забором. Главное одноэтажное здание имело размер 324 м. на 303 м., построено было около 1813 года. В нем находились классные комнаты и помещения сапожников. Три флигеля были построены в 1830, 1838 и 1849 годах. Во флигелях располагались: в первом — классные комнаты и помещения сапожников, во втором — столовая, классные комнаты и помещения портных и сапожников, в третьем — классные комнаты.

Кроме того, имелись пекарня, кухня, баня, прачечная, два цейхгауза (Цейхгауз - здание, служащее для хранения амуниции и оружия, военная кладовая.). А также кузница, плотничная и «весьма старый» погреб. Чины батальонов и кантонисты пользовались водой из 4 колодцев.

Нижние чины и кантонисты батальонов обучались «фронтовой службе без ружей», Закону Божию, чтению, чистописанию, русской грамматике, ситуации, рисованию, счислению на счетах, делопроизводству, арифметике, рисованию. Изучали военные вопросы и военно-уголовные законы, сапожное и портновское ремесло.

Все кантонистские школы, разбросанные по Российской империи, имели одинаковое устройство. Школа состояла из 4 рот по 300 воспитанников в каждой. Рота делилась на 4 капральства, а капральство — на десятки. Ротой командовал командир в чине капитана. Помощниками ротного были фельдфебель и 4 капральных. Кроме них в роте было 20 ефрейторов, 20 вице-ефрейторов и около 100 дядек. Ефрейторами и вице-ефрейторами были кантонисты, отличавшиеся военной выправкой. Офицерами в кантонистских школах были, большей частью, спившиеся, жестокие люди, учителями — невежественные, тупицы. Преподавание было на самом низком уровне, зато порка составляла основной метод воспитания. Режим дня был устроен так, что воспитанникам не оставалось ни минуты для отдыха. Во всем господствовала самая суровая дисциплина, за малейший проступок жестоко наказывали.

В 6 часов утра бой барабанов («били зарю») возвещал о начале дня, после чего следовала команда «Подъем». Кто не соскакивал с постели немедленно, с того младшее начальство срывало одеяло, награждая ударами. Живо надев сапоги и накинув шинели, все бежали к ушатам умываться. Спешили для того, чтобы успеть обтереться еще сухим полотенцем. Последним оно доставалось в совершенно мокром виде. После умывания чистили одежду, сапоги и убирали постели по определенной форме, как было указано дядькой. За малейшую ошибку в уборке постели, если сапоги не блестели или не хватало пуговицы на куртке, дядька, такой же мальчик, бил по зубам, по голове, куда попало. Причесываться не надо было – все были наголо острижены. Затем начинался осмотр. Дядьки осматривали племяшей, а вице-ефрейторы — дядек. Вице-ефрейторов осматривали ефрейторы и так далее по восходящей линии. За малейшую неисправность пускали в ход кулаки. Наказанный вымещал обиду и боль на подчиненном, и только новичкам было некого бить.

Затем подавалась команда «На молитву», все поворачивались к иконе и хором пели утреннюю молитву. Потом команда «Выходи, стройся». Ефрейторы по шнуру выравнивали шеренги, осматривали кровати, тюфяки, подкроватные ящики с личными вещами каждого. Повсюду придирки, побои. Тюфяки, оказавшиеся мокрыми, снимались и складывались в стороне. Выстроенной роте фельдфебель делал перекличку. К этому времени солдаты-служители приносили в корзинах порции хлеба, и здесь происходили злоупотребления. На новоприбывших хлеб выписывали, но капральные его присваивали. Каждая порция хлеба на завтрак состояла из четверти фунта и называлась снеданка. Но новоприбывшим и этого не давали, оставляя их голодными.

После всех осмотров и наказаний начиналось фронтовое ученье, продолжавшееся до полудня. В полдень горнист трубил к обеду, и рота, строем, отправлялась в столовую. В комнате, в промежутке между столами, рота останавливалась, все пели молитву, а затем, по барабанному сигналу, отодвигались скамьи и по второму сигналу придвигали скамьи. Рассаживались так же, как и во время занятий в классах. Обеденные столы ничем не покрывались и были грязны. За каждый стол в один ряд размещались несколько десятков. На каждые 6 человек приходилась миска щей и порция хлеба, нарезанная ломтиками. На принесенный дежурным хлеб вся шестерка набрасывалась, как стая голодных волков, кто был смелее, тот хватал несколько кусков, а смирные и робкие оставались голодными. Щи были из капусты, большей частью порченой, с гнилыми раками, и, несмотря на голод, многие не в состоянии были их хлебать. Потом давали еще по ложке каши. Это меню никогда не менялось. Тарелки, ложки и чашки были оловянные. В ножах и вилках не было надобности. На обед отводились считанные минуты, дети не успевали пообедать, как раздавался барабанный бой, по которому надо было моментально встать. Кто этого не делал, того дежурный офицер беспощадно бил.

Во время обеда и ужина воровали хлеб и ухитрялись выносить его разными способами. Из столовой выходили поодиночке. В дверях два солдата ощупывали и обшаривали каждого с головы до ног, находили ворованный хлеб. У одного он был спрятан в рукаве, у другого — под мышкой, у третьего хлеб был привязан за шнурок сзади, между сборками шинели, у четвертого его находили под брюками, прятали хлеб за голенищами сапога и т. д. За кражу хлеба давали по 50 и 100 розог. Попавшихся растягивали тут же и наказывали, а если драли слабо, то наказывали и тех, кто бил виновных.

В дверях каждой комнаты-спальни зажженный ночник тускло и уныло освещал спящих, а взад и вперед мерно расхаживали кантонисты-часовые. Но ночь не приносила с собою желанного отдыха, многих ожидали новые мучения. Некоторые страдали недержанием мочи. После усиленной гонки в течение дня, забывшись сном, мальчик и не замечал, что он в постели. Провинившегося часовой стаскивал. Тот умолял часового не выдавать его начальству, но за это надо было откупиться хлебом, копейкой, грифелем и т. п., за неимением взятки, часовой ложился в кровать, а виновный становился на дежурство.

В классах кантонисты занимались комплектами по 72 человека в каждом. Комплект делился на 7 групп. В первых шести группах было по 10 человек, а в последней — двенадцать. Из этой группы назначались надзиратели порядка, чтения, письма и арифметики. Преподавание состояло из Закона Божьего, священной истории, чистописания и арифметики. Классы были общие, ученики сортировались по знаниям. Школьное образование находилось в полном пренебрежении, и кантонисты охотно уклонялись от учения, где за леность и рассеянность учителя били смертным боем. Преподавателями были иногда и кантонисты. Избавленные от телесного наказания, они сами лупили своих учеников, сколько им вздумается.

В кантонистских школах над всем прочим господствовала суровая шагистика, перед которой все преклонялись. Она почиталась наилучшим воспитательным средством. Кантонисты, как и солдаты, должны были уметь маршировать тихим, скорым, вольным и беглым шагом. Изучались бесчисленные и нелепые ружейные приемы. Зимою строевые учения шли два раза в день. За учением наблюдали офицеры и унтер. Если кто-либо неправильно маршировал, то нерадивого, помимо наказания розгами, назначали на работы – посылали по канцеляриям для разноски военных пакетов, заставляли топить печи, чистить двор, помогать банщику и т.п.

В лазареты кантонисты попадали и когда по-настоящему болели, и тогда, когда муштра становилась невмоготу, опротивели классы или хотелось отдохнуть от казарменных волнений. Расковыряет парень ногу гвоздем или куском стекла, надрежет палец и даст ему распухнуть. Такого сначала высекут, потом отправят в лазарет на излечение. Однако, долго залеживаться там никому не давали. И в лазарете наказывали за разные проступки против устава и колотили совершенно так же, как и в казарме. Вся выгода лазаретного житья заключалась в том, что там не было ни фронтовых учений, ни классных уроков.

Во время летних каникул, с 1 апреля по 15 сентября, во всех кантонистских школах занятия в классах были отменены. На это время кантонистов распределяли на разные работы – подручными в разного рода мастерские, на кирпичные заводы, на сбор трав и кореньев, назначали вестовыми. «Ходить на вести» значило являться домой к батальонному, ротному и другим офицерам для выполнения разных работ. Вестовые находились в подчинении денщиков и кухарок, и это обстоятельство немного улучшало их питание, но оно же подвергало их непредвиденным наказаниям.

Курение табака считалось серьезным проступком, за который давали не менее 500 розог. Был случай, когда, считая, что быть на вестях — это не то что жизнь в казарме, кантонист позволил себе покурить. Его поймали с сигарой и дали 500 розог. Страдалец сначала кричал, потом стонал, а к концу наказания совсем умолк. Полуживого отнесли его в лазарет, и через два месяца он скончался в муках от незаживших ран.

Как ни кажется странным, но из всех работ самой привлекательной было заготовление розог. Собирая розги в поле, кантонисты чувствовали себя как бы на свободе. В это время они распевали песни, где, в неудобных для печати словах, выражали свою ненависть к командирам. Пели, несмотря на то, что такие песни были запрещены и за них жестоко наказывали.

Розги были длиной в полтора метра, гнулись они так хорошо, что из прута можно было свернуть кольцо, не поломав его. От удара таким прутом не только рассекалась кожа, прут уходил глубоко в тело, разбрызгивая кровь. Говорили, что прутья эти хуже кнута палача.

Сечение производилось по установленным правилам – в растяжку на земле, на скамье или «на воздухе». Это было, так сказать, официальное наказание, и право наказывать розгами принадлежало офицерам. Помимо этого существовали еще подзатыльники, зуботычины, пинки, оплеухи, затрещины, толчки, которые раздавало низшее начальство.

Во всех кантонистских школах жизнь шла по установленному порядку, одинаковому и обязательному для всех. Дни недели были распределены следующим образом: В понедельник и вторник — фронт и классы. Среда была расходным днем. Это означало, что по средам не кормили, и кантонисты должны были сами заботиться о своем пропитании. В этот день их отпускали на все четыре стороны. Они шли в разные мастерские, помогать в работе, и за свою помощь получали копейки. Среда была для кантонистов вроде праздника. Кто не мог или не хотел работать, добывал пищу воровством. Группами в несколько человек отправлялись они на базар, где орудовали по заранее разработанному плану. Тихо, скромно подходили к торговкам продуктами. Часть кантонистов заблаговременно снимали погоны с шинелей. Те, что с погонами, начинали спрашивать цены, торговаться, а беспогонные, стоя позади, высматривали, что удобнее будет стащить. Постояв немного и улучив момент, передние раздвигались, беспогонные хватали с лотков, что можно было: калач, кусок говядины, буханку хлеба и пускались бежать врассыпную. Погонные моментально сдвигались, продолжая торговаться и ругая беспогонных, делая вид, что между ними и грабителями нет ничего общего. Возмущаясь притворно, они подговаривали торговок бежать за ворами, обещая тем временем покараулить их товар. Неопытная торговка бросалась вдогонку, отнимать краденое. Тогда погонные в ее отсутствие расхватывали весь товар и мигом исчезали. Когда удавалось ловить кантонистов-грабителей, то начиналась жестокая драка. Бывало, что их немилосердно избивали, но схваченное съестное редко удавалось отнять – украденное моментально передавалось из рук в руки и исчезало. Вернувшись в казармы, банда приступала к пожиранию добычи. Некоторые из кантонистов, робкие по натуре, побирались, выпрашивая милостыню.

По четвергам начальство производило телесный осмотр своим питомцам. Это было наиболее тягостным событием. Осмотр вызывал опасения и предчувствие новых мучений. В дни осмотра начальство бывало особенно щедро на розги, надеясь таким путем искоренить свирепствовавшие среди кантонистов болезни. После осмотра всех отправляли в баню, где чесоточных лечили варварским способом.

В бане было тесно, дрались из-за места, ругались из-за расплесканной воды. Густой удушливый пар и чад, истомленные, бледные лица — все это представляло тяжелую картину. Раздеться, помыться и одеться надо было успеть в течение часа. По команде унтер-офицера кантонисты бросались в предбанник одеваться. Все ли успели помыться, хорошо ли вымылись — до этого никому не было дела, вся забота начальства состояла в том, чтобы приказание сводить роту в баню было выполнено. И если кто после команды «Выходить» хоть на минуту запаздывал — получал розги.

После бани каждый обязан был явиться к каптенармусу, сдать грязную рубашку, которую тот тщательно проверял. В ней не должно было быть ни одной распорки и рубашка должна была быть в целости. Кроме того, не полагалось еще кой-чего, хотя бы носивший рубашку и страдал расстройством желудка, что со многими случалось часто. Если при осмотре оказалось что-либо подозрительное, то виноватого тут же секли в растяжку или «на воздухе».

Из всех болезней, которыми страдали кантонисты, особенно свирепствовала чесотка. После здоровых в баню пускали чесоточных. Когда болячки на теле были размыты, чесоточных выгоняли в предбанник. Здесь в посудине была заготовлена мазь — смесь из куриного помета и растолченной серы, размешанная в чистом дегте. Этой мазью чесоточные мазали друг друга, после чего их обратно загоняли в парилку, на самую высокую полку, напускали пара настолько, что не было возможности выдержать духоту и разъедающий тело зуд. Больные с верхней полки бросались вниз, но два унтера с розгами в руках поджидали их и били куда попало. Те бросались опять на полки, но опять, не выдержав раскаленного пара, соскакивали вниз. Так продолжалось довольно долго, пока мазь не впитывалась в тело. Зуд не давал покоя, все выли и стонали. Наконец чесоточных выгоняли в предбанник одеваться. Обмываться водой им строжайше воспрещалось.

По пятницам, после строевого учения, приступали к изучению воинского устава. На языке кантонистов это называлось изучать «пунктики» и «артикулы» – как солдат должен стоять в строю, как величать начальство, кто в стране военный министр и т.п. Эта премудрость усваивалась с трудом. Для устрашения кантонистам читали о том, какие наказания полагаются за проступки по военной службе, о повиновении, о том, как стоять на посту, в карауле и т.п. Ефрейтор читал длинный список солдатских преступлений: за такие-то и такие-то преступления… прогнать шпицрутенами через сто человек три раза… Ссылаются на каторжные работы на 20 лет… Наказываются лозанами тремястами ударами… «Пунктики» и «артикулы» не усваивались, трудно запоминались, а потому пятница считалась «проклятым днем».

В субботу, после батальонного строевого учения, всю казарму убирали, чистили мебель и мыли полы. Одних посылали за опилками, другие таскали воду. В спальнях кровати сдвигались в угол, и кантонисты, загнув кальсоны выше колен, выстраивались в шеренгу, каждый получал связку прутьев. Пол заливали водой, после чего все становились на колени и по команде начинали тереть его опилками. Позади шеренги шли старшие, понуждая быстрее и крепче растирать опилки. От трения коленями о пол кожа стиралась до костей, образовывались раны, коросты и гниение. Кантонисты скрывали болячки, боясь наказания, и от этого раны еще больше растравлялись… После трехчасового мучительного труда полы сверкали до блеска.

По воскресеньям и праздничным дням кантонистов водили в церковь по наряду. «Парадные», то есть красивые и статные, одетые получше, шли в Божью обитель под командой унтера. Однако от розог и святые не спасали. Правда, в церкви не секли, но расплата ждала по возвращении домой. Провинности были разные: кто-то пел молитву слишком громко или фальшивил, кто-то от долгого стояния развлекался «ловлей мух» на спинах товарищей.

По воскресным дням, после обедни, счастливцам удавалось уходить в город. Увольнительные получали только красивые и опрятно одетые. При всей тяжести кантонистской жизни, одинаково убийственной для всех, участь воспитанников была различна. Некрасивым и корявым было тяжелее, чем красивым и статным. Некрасивых обходили должностями, чаще били и одевали хуже. Им давали донашивать старую одежду красивых (красивым давали кличку «маски»), которую приходилось ежедневно чинить и в которой в город не пускали.

Оставшиеся в школе в выходные дни затевали игры, отличавшиеся своей грубостью и всегда кончавшиеся дракой. В играх все сводилось к тому, что недостаточно ловкий и сообразительный получал удары. Били скрученным узлом из нескольких полотенец.

Так кончалась кантонистская неделя: однообразная до отупения, без цели и без малейшего признака человечности по отношению к воспитанникам. А со следующего утра опять пытка, опять истязания. И так в продолжении нескольких лет.

В мае каждого года происходил выпуск в действительную службу тех, которым исполнилось 18 лет. Статные и красивые назначались в специальные полки и в саперы. Остальная масса, так называемая «дрянь» определялась куда попало. Наряду с чисто солдатской дрессировкой, часть кантонистов готовили в мастера, обучая разным ремеслам. Портные, сапожники, кузнецы, каретники и т. п. пополняли полковые мастерские. Фельдшерские ученики рассылались по военным лазаретам. Слабые здоровьем, неспособные к тяжелому физическому труду, назначались в писари. Для этого надо было иметь красивый почерк и выдержать ничтожный экзамен. Получивших звание писаря рассылали по военным учреждениям. Из среды кантонистов вербовались писари для канцелярий всевозможных министерств и департаментов. Эти жили привольно и имели привилегии – не знали военной дисциплины, не пересылались с места на место, а потому обзаводились хозяйством. Круг знакомств гражданских писарей составляли мелкие чиновники. Кроме жалованья были у них и побочные доходы от обывателей, имевших дела в канцеляриях. Писари-ходатаи добывали деньги и мошенническим путем, а потому за ними установилась дурная слава. Вели они не совсем безупречный образ жизни.

Положение же кантонистов-писарей в полках и военных учреждениях было прескверное. Переписывать бумаги приходилось в тесных помещениях со спертым воздухом. Спали в тех же комнатах, где работали, на полу, на столах или на сдвинутых стульях. Несмотря на запрет заниматься частной перепиской, они, в свободные от казенной службы часы, выполняли частную работу, что еще больше их изнуряло. Живя на скудные заработки, полковые писари-кантонисты ходили обтрепанными, болели туберкулезом и умирали в госпиталях, одинокие, без чьего-либо присмотра и сожаления.

Многие кантонисты к фронту не годились, и немаловажной тому причиной были истязания, часто калечившие их. Корявые и те, кого Бог обидел наружностью, вообще выполняли в школах грязные работы, таскали помои, мусор, прислуживали в бане. Их же назначали в мастеровые команды. Обучение ремеслам происходило двумя способами – в казармах и путем отдачи в частные мастерские.

В Петербурге и Москве были ремесленные команды, в которых числились от 700 до 1000 учеников-кантонистов в каждой. Все кантонистские школы страны посылали туда неспособных к фронту. Но петербургская и московская ремесленные команды не могли принять всех, а потому назначенных в мастера отдавали по контрактам частным мастерам. Там их держали до исполнения кантонисту 18 лет и затем назначали в войска, дабы армия имела своих мастеров.

Уровень ремесленной подготовки был невысок. Продукция солдатских швален и мастерских была некачественная. Работали однообразно, по казенному шаблону, да и желания совершенствоваться не было –в казармах работали на солдата, который не взыщет, не потребует ни красоты, ни изящества. Обучение ремеслам вне казармы, в городах, было успешнее, чем в провинциальной глуши и в деревнях, куда кантонисты также посылались на обучение. Хозяева-ремесленники использовали их для посторонних надобностей. Надлежащий надзор со стороны военного начальства отсутствовал, и выходили они недостаточно обученными, без необходимой практической подготовки.

Обучавшиеся в городах кантонисты-мастеровые получали более солидные знания.

Несладка была жизнь «контрактных» у хозяев-мастеровых. Работу начинали в 6 утра, заканчивали в 9 вечера, а при экстренных заказах засиживались и за полночь. Кормили плохо и недостаточно. Первые 2–3 года «контрактный» выполнял всю домашнюю работу в доме, вплоть до укачивания хозяйского ребенка. Спали кантонисты на полу в мастерских, помещавшихся обычно в подвальных этажах. Тюфяком служил половик, концом которого и накрывались. В баню ходили редко, а из-за тесноты и грязи насекомые заедали. Зимой и летом они одевались в одинаковые лохмотья, белье висело на них лоскутами, сапоги были дырявыми. Правда, кантонисты-мастеровые имели при себе форменные шинели, брюки, шапки, сапоги, но носить их запрещалось. Казенное имущество берегли для инспекторских смотров.

Выпуск в армию был большим событием в жизни школы и вызывал оживление, суматоху и радость. Еще больше волновались и тосковали те, кому еще суждено было оставаться в стенах школ еще несколько лет. Тяжела была для них разлука и они горячо завидовали своим уходящим товарищам.

А с уходящих, с тех, у кого были деньги, присланные родными и хранившиеся в заведении, высчитывали по рублю… за розги, которыми их же секли.

До отправки выпускников по местам назначения в городе, совершался настоящий разбой. У кантонистов существовал обычай расплачиваться с начальством на прощанье за все те муки, которым их подвергали, и этот обычай исполнялся нерушимо.

Выпускники собирались в отряды, человек по 20 в каждом. Самые смелые возводились в атаманы. Вооружившись чем попало, они прятались в тех местах, где лежал путь их «воспитателей». Когда выслеженный офицер приближался к месту, где притаились мстители, раздавался свист. Выскочив из засады, они сбивали офицера с ног, оттаскивали зверя подальше от дороги, и избивали. Устают одни — их сменяют другие, затем третьи. Били смертным боем, куда попало. Били без пощады, без жалости. Начальство отлично знало об этом обычае и было начеку. Офицеры вечерами не рисковали ходить пешком, а ездили в каретах и на таких лошадях, которых нельзя было остановить, подвергаясь риску быть раздавленными. В квартирах своих начальников выпускники выбивали стекла, громили, разрушали все, что попадалось под руку.

Встречались среди кантонистов таланты с большими художественными дарованиями. Были музыканты, живописцы, ваятели из воска и хлеба и творили они без всяких инструментов. Начальство же, видя их работы, не поощряло и не обращало никакого внимания на самобытные таланты. Правда, таких умельцев начальство использовало, заставляя делать кое-что для себя.

«Вступил в службу» Павел Маркович в 1847 году. Его отправили в Низовский округ подрезовщиком корабельных деревьев. Дубовые, лиственные, сосновые мачтовые и большие мерные деревья составляют корабельные леса, но не только по виду, а по качеству их и по удобства доставки к пристаням и портам. В связи с третьим условием были выделены три округа, где произрастают корабельные леса: Низовой по Волге, Северный по Двине и Западный по Днепру. Для местного управления корабельными округами были учреждены, под непосредственным начальством Министерства финансов, правление Низового округа корабельных лесов в Казани и правление Северного округа корабельных лесов в Архангельске.

Менее чем через год Павел Маркович вернулся в Пермский батальон военных кантонистов учителем рядовых, а еще через год получает чин унтер-офицера.

Вскоре он женился на Татьяне Козьминичне, в девичестве Гусевой. Татьяна Козьминична была на два года младше Павла Марковича. Её отец, Козьма Васильевич Гусев, работал писцом, унтер-шихтмейтером (младший сменный мастер) на Мотовилихинском заводе, а затем служил в Пермской Казенной палате.

6 июня 1854 года в семье Павла Марковича и Татьяны Козьминичны родилась дочь Ольга, а 5 января 1856 года родился сын Михаил. Окрестили их в Свято-Троицкой церкви города Перми. Восприемниками в обоих случаях были брат Татьяны Козьминичны Егор, служивший в Казенной Палате канцелярским служителем и ее же сестра Анна. Козьма Васильевич на тот момент имел чин Коллежского регистратора и Губернского секретаря. Чин Губернского секретаря (XII ранга), давал его обладателю право на личное почетное гражданство.

1 января 1859 года Павел Маркович был переведен в Новгородское училище военного ведомства, учителем того же звания. За усердную службу награждался деньгами, а с 28 июня 1859 года зачислен учителем 2-го разряда, а 20 августа 1859 года, по упразднению Новгородского училища военного ведомства, переведен в таковое же Псковское.

В декабре 1858 г. вышел указ о переводе в Псков 360 воспитанников упразднённого Новгородского батальона кантонистов. Вместе с ними прибыл новый начальник — полковник Михаил Иванович Ермолин. По оценке Ф. А. Ушакова, он был «человеком дельным и очень энергичным начальником».

В составе заведения в то время числилось 920 кантонистов: 560 — из псковского полубатальона и 360 — из новгородского. Из них, однако, только 499 могли продолжать обучение, а прочих начальнику надлежало отправить на службу в мастеровые команды военного ведомства, музыкантские роты, кантонистские команды при других училищах и др.

Соответственно менялись штаты и структура заведения. К концу 1859 года все воспитанники, в административном отношении, делились на четыре роты во главе с офицерами, а в учебном отношении – на четыре класса: приготовительный, нижний, средний и верхний. Специальных классов в Пскове не было.

Преподаванием различных предметов занимались семь педагогов, имевших гражданские чины, и 28 учителей «нижнего звания». Общее руководство учебной частью осуществлял инспектор классов. Сначала эту должность занимал поручик С. Л. Банчук, а в сентябре 1859 г. его сменил гражданский педагог, надворный советник Матвей Васильевич Фурсов, назначение которого стало для заведения несомненной удачей. «Фурсов, — пишет Ушаков, — был занят с утра до ночи и, не покладая рук, работал над введением новых порядков в училище».

В сентябре 1859 года в Псковское училище военного ведомства назначен законоучителем отец Андрей Сенаторский, яркая личность, отважный священник. Здесь он прослужил до 1887 года, оставаясь в заведении, несмотря на все его реорганизации.

Он родился на Украине, окончил в 1841 году Киевскую духовную семинарию и долгое время служил священником в различных воинских частях. В августе 1853 года, находясь в Риге, в составе Бутырского пехотного полка, отец Андрей проявил незаурядное мужество при ликвидации эпидемии холеры. Он неоднократно посещал «холерные бараки», ободрял больных, причащал умиравших.

С началом Крымской войны Бутырский полк был направлен под Анапу, где сражался с мятежными горцами, а в сентябре 1854 года его включили в гарнизон Севастополя. Сенаторский принимал участие в целом ряде крупных сражений с осаждавшими город англичанами и французами, особенно отличился в битве на Аккерманских высотах (24 октября 1854 г.).

В марте 1855 года отца Андрея перевели в Московский пехотный полк, защищавший позиции у Маккензиевой горы, а в июле он занял вакантное место священника в Севастопольском адмиралтейском соборе. Причина столь частых перемещений печальна – вражеские пули и бомбы не щадили не только солдат, но и их пастырей. Но постоянная опасность не сломила духа отца Андрея. Он оставался на бастионах во время самых жестоких обстрелов и даже ходил с солдатами на вылазки. По окончании боевых действий отец Андрей был награждён орденом св. Анны 3-й степени, мечами и бронзовым наперсным крестом. В сентябре 1859 года отважный священник получил назначение в Псковское училище военного ведомства. Здесь он прослужил до 1887 года, оставаясь в заведении, несмотря на все его реорганизации.

По свидетельству сослуживцев, отец Андрей быстро завоевал симпатию практически всех воспитанников и педагогов. М. И. Ермолин характеризовал его в официальном рапорте как «человека заслуженного, с основательными познаниями в догматах веры, с кротким характером и редкой любовью к детям».

Чрезвычайно яркий портрет законоучителя даёт также Ф. А. Ушаков в своих «Материалах для истории Псковского кадетского корпуса». «Это был, — пишет он — плотный старик с благообразным лицом древнего патриарха… Крупные черты лица сообщали ему энергическое выражение, а добрые серые глаза, окаймлённые широкими, седыми бровями, смотрели с какой-то детской кротостью. Он был ворчун ужасный, но три четверти ворчливости его были делом привычки, а одна четверть напускной строгостью, все это знали, не исключая воспитанников, среди которых он пользовался не только уважением, но и любовью. Уроженец Киевской губернии, он сохранил в себе все черты малороссийского характера, не исключая и хитрости, но хитрости не злой, не корыстной, а той, которая только забавляется человеком, поставленным ею же в смешное положение… Сама предшествующая жизнь этого старика, выдержавшего вместе с Севастопольским гарнизоном 11-месячную осаду, придавала ему необыкновенное обаяние в среде его юных питомцев… Все свои беды и неудачи с учителями и воспитателями они несли священнику, который, выслушав, их же журил, но журил отечески, любовно».

Учащиеся настолько любили отца Андрея, что окружили его имя самыми невероятными легендами. Даже картавость законоучителя они объясняли в романтическом духе. «Между воспитанниками — свидетельствует Ф. А. Ушаков — сложилось сказание, как турки захватили Сенаторского, зарыли его в землю по горло и в таком положении оставили его на произвол судьбы. Это так подействовало на Сенаторского, что он, будучи выкопан проходившим мимо русским солдатом, лишился на некоторое время языка, а впоследствии, хотя и начал говорить, но сделался косноязычным».

Заслуга отца Андрея тем более велика, что контингент воспитанников был в училище пёстрым и в педагогическом плане непростым. Наряду с детьми офицеров и солдат, с принятыми, по желанию родителей, детьми мещан, дворян и купцов в него, по особому приказу Военного министра, зачислялись также малолетние бродяги и питомцы сиротских приютов. Неслучайно некоторые из учащихся носили очень выразительные фамилии: Безродный, Непомнящий, Неизвестный и так далее. В заведение переводили также кадетов, исключённых из корпусов за «тихую учёбу и громкое поведение». В 1859 г. среди таковых оказался даже носитель прославленной исторической фамилии — Бестужев

Большой проблемой оставалась нехватка квалифицированных педагогов. Администрация постепенно увольняла учителей «нижнего звания», среди которых действительно было много грубых и малообразованных людей, но найти им замену удавалось не всегда. Ермолин и Фурсов неоднократно обращались в Петербургское училище военного ведомства с просьбой прислать в Псков выпускников учительских классов. В ответ к ним действительно направили несколько учителей, но затем столичная администрация заявила, что больше прислать педагогов не может, так как должна «удовлетворять учителями другие училища». И всё же, благодаря стараниям М. В. Фурсова, Сенаторского и других педагогов, внутренние порядки в учебном заведении стали гораздо человечнее. В 1860 г. были введены награды за успехи в учёбе и хорошее поведение: фамилии лучших воспитанников записывали на особую красную доску, и им разрешалось носить погоны. Провинившихся в чём-либо детей одевали в серые «позорные» куртки. Роль телесных наказаний постепенно сокращалась, хотя полностью их не отменили. Довольно строгие правила продолжали действовать и в отношении сотрудников. Так, служивший в то время в училище поручик Кожин был арестован на семь суток за ношение длинных волос.

Успешно развивалось училищное хозяйство, которым руководили эконом (штабс-капитан С. Г. Стоцкий) и казначей (поручик М. О. Лукашевич). Весной 1859 г. была закончена надстройка третьего этажа над главным зданием и сооружение двух боковых крыльев, выходивших на Губернаторскую улицу. Эта крупная реконструкция позволила значительно расширить учебные помещения и церковь, для которой в Петербурге заказали новый иконостас. Ермолин смог также добиться от Псковской городской управы передачи училищу земельного участка на Завеличье, для постоянного летнего лагеря.

В ноябре 1859 г. Псковское училище военного ведомства посетил император Александр II. Государь остался доволен состоянием заведения, лично поблагодарил начальника за службу и подарил училищу икону Святого Князя Гавриила Псковского.

Высочайшим приказом по военному ведомству за №20, последовавшим в 15 день мая 1860 года, Марков Павел Маркович, за выслугу лет, произведен в Коллежские регистраторы (Низший гражданский чин XIV класса, соответствовавший прапорщику), с увольнением от военной службы для поступления в гражданскую 15 мая 1860 года.

7 августа 1860 в семье Марковых родился сын Александр, окрестили его 15 августа в Петропавловском соборе города Перми. Восприемниками были еще один брат Татьяны Козьминичны - канцелярский служитель Петр Козьмич Гусев и купеческая жена Серафима Семеновна Авичурина.

Вскоре Павел Маркович подал прошение, и был определен в пермскую Казенную Палату по Канцелярии, в число Канцелярских чиновников, 16 сентября 1860 года. Скорее всего, тесть поспособствовал принятию Павла Марковича в Казенную Палату.

Казённая Палата — губернское учреждение Министерства Финансов Российской империи. Название происходит от древнего смысла учреждения – места для хранения казны, также называвшегося казённым двором.

В Российской империи Казённые Палаты были учреждены в 1775 году, имели коллегиальное управление и занимались всем казённым управлением, включая управление государственным имуществом и строительством. Казённой Палате были подчинены губернские казначейства.

Впоследствии круг деятельности палат постепенно сужался: заведование государственным имуществом перешло к особым управлениям, часть дел финансовых отошла к акцизным управлениям и, наконец, в 1863 году, ревизия счетов, которая также лежала на Казённой Палате, была передана контрольным палатам. Одновременно палата из коллегиального учреждения была обращена в учреждение бюрократическое.

На Казённую Палату, со второй половины XIX века, возлагалось счетоводство и отчетность по приходу и расходу сумм в губернских и уездных казначействах, непосредственно ей подчинённых. Палата наблюдала за поступлением государственных доходов, понуждая к их уплате, но сама не вводила и не взимала никаких сборов, равно как не могла отменять установленных сборов. Она распоряжалась производством всех губернских расходов, но без разрешения Министерства Финансов никакого, заранее не предусмотренного, расхода допущено быть не могло. Казённая Палата производила торги на любую сумму, но утверждала торги лишь на сумму до 5000 рублей. Палата налагала, в определенных законом случаях, взыскания за нарушения уставов казённого управления и ведала дела ревизские, к которым относилось перечисление из одного податного состояния в другое. Исполнительной власти Палата не имела – её бесспорные требования приводились в исполнение полицией. При Палате состояли податные инспектора и податные присутствия.

В концу XIX века во главе Палаты стоял управляющий (прежде председатель), который единолично разрешал почти все дела. Управляющий был, по старшинству, третьим лицом в губернии. Он состоял в IV классе (действительный статский советник), назначался на должность Высочайшим приказом по представлению Министра Финансов. Общее присутствие Казённой Палаты, в составе ее управляющего, его помощника и начальников отделений палаты, которое составлялось, под председательством управляющего, из его помощника и начальников отделений, с присоединением к ним, в некоторых случаях, представителей от контрольной палаты и военного ведомства, созывалось лишь для некоторых важных дел, как, например, производство торгов, уничтожение контрамарок на обывательские подводы и вышедшей из употребления гербовой бумаги, свидетельство казначейств и т. п. По делам о казенных торгах и подрядах в присутствии председательствовал губернатор, по делам, связанным с финансовым контролем принимал участие представитель Контрольной Палаты

В ведении Казённых Палат состояли податные инспекторы и их помощники. Обязанности податных инспекторов состояли в расчете прямых налогов, высылке налогоплательщикам окладных листов (извещений о начислении налога), ведении учета по сбору прямых налогов, проверке отчетности налогоплательщиков (производилась редко, в особых случаях). Налоги вносились налогоплательщиками в казначейства. Податные инспекторы осуществляли свои обязанности по податным участкам, не совпадавшим с административным делением на волости и уезды. Институт податных инспекторов был учрежден в 1885 году.

Далее приводятся основные этапы жизненного пути Маркова Павла Марковича.

По постановлению Казенной Палаты, 11 декабря 1861 года Павел Маркович был назначен на должность помощника бухгалтера по отделению Казначейств, а утвержден в этой должности 7 января 1863.

3 января 1863 в семье родилась дочь Апполинария. Окрестили Апполинарию в Пермском Петропавловском соборе 7 января 1863 года. Восприемниками были Коллежский секретарь Андрей Прохоров Кривоногов и Мария Михайловна, жена Коллежского регистратора Якова Иванова Уржумова. Уржумов и Кривоногов были бухгалтерами, непосредственными начальниками Павла Маркова в том же отделении Казначейства Казенной Палаты.

4 мая 1863 года Павел Марков назначен на должность бухгалтера.

Произведен в Губернские секретари со старшинством 16 Сентября 1863, утвержден в этой должности 23 декабря 1863 года.

22 марта 1864 года в семье Марковых родился четвертый ребенок - сын Николай, который был окрещен 25 марта 1864 года в Пермской Рождество-Богородицкой церкви. Восприемниками стали Коллежский асессор Егор Яковлев Бекреев и дочь Титулярного советника, сестра Татьяны Козьминичны, Параскева Козьмина Гусева

25 марта 1865 года Павел Марков, по постановлению Казначейской палаты, определен помощником Пермского уездного казначея. По постановлению Казенной Палаты, состоявшемуся в 21 июля 1865 года, он был командирован в Санкт-Петербург для практических занятий счетною частью по новому кассовому устройству, с выдачей независимо от прогонов и суточных по 3 р. в сутки.

А 1 декабря 1865 года Марков Павел Маркович назначен в Пермское губернское Казначейство главным бухгалтером.

20 июля 1866 года родился сын Илья (мой прадед), 24 июля 1866 года окрещенный в Пермской Богородицкой церкви города Перми. Воспреемники: надворный советник Егор Яковлевич Бекреев и жена губернского секретаря Мария Михайловна Уржумова.

Павел Марков произведен за выслугу лет в Коллежские Секретари со старшинством с 16 сентября 1866 года.

Павел Маркович, скорее всего, был дружен с семьей Александра Васильевича Синакевича – это известное имя для пермяков. Александр Васильевич, единственный пермский городской голова из чиновников, хотя в дальнейшем, живя в Перми, он активно занимался предпринимательством. Не раз Павел Марков был восприемником (крестным отцом) у детей Александра Васильевича и его законной жены Аделаиды Иоанновны (1866 г. 27 ноября сына Александра, 1880 г. 6 марта дочери Марии, 1889 г. 19 марта сына Бориса)

15 декабря 1867 года Павел Маркович Всемилостивейше пожалован, за отлично усердную службу, орденом Святого Станислава 3-й степени. Произведен, за выслугу лет, в Титулярные Советники со старшинством с 1869 год.

24 января 1869 года у Марковых родился шестой ребенок - сын Михаил, окрещенный 10 февраля 1869 года в Петропавловском соборе города Перми. Восприемниками были Надворный советник Иван Яковлевич Бекреев и жена учителя военной школы Параскева Козминична Дорман.

26 октября 1870 года у Марковых родился сын Дмитрий. Окрещен 4 ноября 1870 года в Градо-Пермской Рождество-Богородицкой церкви.

Восприемниками были: Коллежский Советник Егор Яковлев Бекреев и жена учителя военной прогимназии Параскева Космина Дормон - сестра Татьяны Кузьминичны. Молитвовал и крестил Священник Евграф Кудрявцев с Диаконом Павлом Левитским.

К сожалению он умер от золотухи 16 апреля 1871 года, прожив 5 месяцев.

Павел Марков произведен за выслугу лет в Коллежские асессоры со старшинством с 1872 год.

В Пермских Губернских Ведомостях №40 от 18 мая 1874 года, в общем списке лиц, имеющих право быть присяжными заседателями по Пермскому уезду в Пермском Губернском Казначействе, за № 67 значится Титулярный Советник Павел Маркович Марков, главный бухгалтер, 46 лет, доход 1150 рублей, получивший образование в Пермском батальоне военных кантонистов.

Пермские Губернские ведомости № 97 от 4 декабря 1874 года сообщали, что Марков Павел Маркович, Коллежский Асессор, избран на второе четырехлетие, 1875-1878 гг., Гласным Пермской городской Думы.

Вследствие представления Казенной Палаты от 6 февраля 1875 года за №7, предписанием Департамента Государственного Казначейства от 11 Марта того же года за №5496, согласно изъявленного Министром Финансов согласия, 7-го марта Марков Павел определен Пермским Губернским Казначеем - 7 Марта 1875 года.

21 Января 1877 года Павел Марков Всемилостивейше пожалован за отлично-усердную службу орденом Святой Анны 3-й степени при грамоте за №1544.

Павел Марков произведен за выслугу лет в Надворные Советники (гражданский чин VII класса, соответствовавший подполковнику в армии. Официальное обращение "Ваше высокоблагородие". Владелец чина получал личное дворянство) со старшинством 16 Сентября 1876 года.

Вследствие согласия Министра Финансов, изъясненного в предписании Департамента Государственного Казначейства от 10 Ноября 1878 года за №18677, назначен начальником 3-го (Счетного) отделения Пермской Казенной Палаты с 1 Января 1879 года.

По постановлению Казенной Палаты Павел Марков заведовал 1-м отделением Палаты с 22 января по 8 Февраля 1879 года.

2 Февраля 1879 года за отлично-усердную службу Маркову Павлу Марковичу Высочайше назначено единовременное пособие 500 рублей.

Произведен в Коллежские Советники (гражданский чин VI класса, соответствовавший военному чину полковника) со старшинством с 16 сентября 1880 года. Высочайше назначено единовременное пособие в 400 рублей 30 Января 1881 года.

26 ноября 1881 года Павел Маркович овдовел – умерла Татьяна Маркова. В книге Голубцова В.В. «Пермский Некрополь» 2002 г. приведена эпитафия с её могилы на Егошихинском кладбище – «Маркова Татьяна, жена коллежского советника Павла Маркова, родилась 10 января 1830 года, умерла в 12 часов ночи 26 ноября 1881 года. 51 года и 10 месяцев (Н.К.)»

1 Января 1882 года Павел Марков, за отлично-усердную службу и особенные труды, Всемилостивейше пожалован кавалером Ордена Святого Станислава 2-й степени.

23 апреля 1882 года за полезную деятельность по наблюдению за поступлением окладных сборов Всемилостивейше удостоен в 23 день Апреля 1882 года денежной наградой 400 рублей..

По постановлению Казенной Палаты Павел Марков назначен на должность Управляющего Казенной Палатой с 1-го по 15 Февраля 1882 года.

12 февраля 1883 года, за отлично-усердную службу и ввиду недостаточности состояния, по представлению Министра Финансов, Всемилостивейше назначено ему единовременное пособие в 350 рублей.

Служил на должности Управляющего Палатой в 1884 году – с 8 июня по 10 июля, с 4-го по 11 сентября и с 26 Октября по 1 ноября.

4 июля 1884 года Управляющим Министерством Финансов Павел Марков перемещен на должность Начальника 2-го (Ревизорского) отделения.

Служил на должности Управляющего Палатой в 1885 году в разное время.

Указом Сената по Департаменту Герольдии от 16 апреля 1885 года за №21 Марков Павел Маркович произведен, за выслугу лет, в Статские Советники (V класс, это уже почти генеральский чин. В военной иерархии ему соответствовал чин бригадира – нечто среднее между полковником и генерал - майором. Обращением к этому чину было «Ваше высокородие») со старшинством, 16 Сентября 1884 года.

По ходатайству начальника II отделения Пермской Казенной Палаты Статского советника Павла Марковича Маркова был определен сын его Илья на Государственную службу 20 июля 1885 г. Подписал приказ Управляющий Казенной Палатой Форостовский.

В 1885 году в Казенной Палате, на должности бухгалтера, появляется бывший учитель нижнего военного звания в батальоне военных кантонистов, Григорий Маркович Марков, возможно брат Павла Марковича. К слову, все сыновья Павла Маркова служили какое-то время в Пермской Казенной Палате.

В 1886 году Павел Марков имел собственный дом в Перми, по улице Верхотурской (ныне Н.Островского), дом 5. Но в 1904 году дома № 33, 35 уже принадлежали Ивановой Ольге Михайловне.

Службу, согласно прошения, Павел Маркович оставил 1 января 1894 года по болезни, с мундиром и пенсией.

17 октября 1899 года в возрасте 73 лет скончался Павел Маркович Марков от порока сердца, бывший начальник отделения Пермской Казенной Палаты, отремонтировавший церковь в селе Кольцове и выстроивший там же часовню и помещение для богомольцев.»Скончался Павел Маркович Марков 17 октября 1899 года в 4 часа 40 минут вечера, в возрасте 71 года. В летописи Перми с 1880г по 1911г, в хронологическом перечне событий (по летописи священника Сапожникова) упоминается: «17 октября

Похоронен на Егошихинском кладбище. К сожалению, мне не удалось найти его могилу, я дважды был в Перми, дважды искал, но не нашел даже могилы его жены.